Б. Воротников

От фонаря

…шёл свет прямо на землю. Да, на землю,– дороги, в городском понимании этого слова, не было: ни асфальта, ни бетонных плит, ни даже щебня,– ничего, кроме снега, опавшего недавно с, должно быть, очень высоких, небесных, деревьев, и света, потихоньку сочившегося сверху, – ничего не покрывало нагую замёрзшую землю.

Народу не очень много. Оно и понятно: всё-таки полтретьего ночи как-никак. Хотя и час назад их было не очень много. Интересно, сколько мне ещё ждать?

Мороз всё крепчает. Да и моего тепла осталось не очень много. А ему всё недостаточно! Этакий жадина! Всё ему мало тепла. Зачем оно ему? Ведь всё равно превратит в холод. А мне приятней будет. Но нет, он опять за своё: всё тянет и тянет колючим ветром мои остатки. Но я не сдаюсь: стою под фонарём. Почему-то мне думается, что здесь теплее: то ли привычка, то ли мороз украл у меня вместе с теплом ещё и мысли и оставил свои, то ли ещё почему,– не знаю, мне просто так кажется. Хотя неоднократный опыт говорит мне обратное: здесь так же холодно, как и в тени. Парадокс! Однако у меня нет времени его осознавать, и я стою, пружиня коленями и переступая с ноги на ногу.

Никого.
Или мне это померещилось? Нет, не могло.
Здесь темно, хоть и на каждой дороге по фонарю. Правда, эта – единственная.

Что же мне делать? Продолжать ждать бессмысленно. Я пробыл здесь уже неделю – и никаких изменений: днём так же темно, как и теперь. И так же немноголюдно. Видимо, настало время покинуть это место. Заодно и согреюсь. Этот свет – хоть и свет, но всё-таки всего лишь маленький светлячок, от которого ни теплее, ни холоднее, а только чуть-чуть заманчивее.

И вот я ухожу от этой бесполезной, виновато улыбающейся, скрипуче раскачивающейся светящейся заманчивости. Пусть приютит кого-нибудь ещё на время, пока тот не поймёт тщетность ожидания. Пройдя немного, я хотел было вернуться и погасить фонарь, чтобы он никого больше не смущал. Но именно его противоречивая натура и удержала меня от вандализма. Он создан дарить надежду. А вот что с ней делать, это уже дело свойское. Пусть каждый с ним сам и разбирается. А я пойду.

Прошёл я уже довольно далеко, когда услышал позади себя торопливый хруст снега. Фонарь сейчас казался таким же недосягаемым, как вот эти холодные звёзды. Между мной и ими – бесконечность. А ведь совсем недавно он их почти затмевал. Неужели солнце способно быть таким же далёким и холодным?

Хруст за спиной. Я не стал останавливаться, так как боялся, что он исчезнет, и только сбавил шаг. Так я и знал: торопливые шаги, почти трусца, сменились более медленными, но всё ещё семенящими. «Хорошо, что я не остановился, а то бы он меня никогда не догнал»,– подумалось мне как раз в тот момент, когда он, громко и радостно дышащий, поравнялся со мной:
–Доброе утро! – сказал он.
–Мне казалось, что сейчас ночь, – смущённо ответил я.
–Да нет же! Скоро светает.
–Может быть, – скептически, но как можно более доброжелательно ответил я.

Далее мы шли молча. Он всё время чему-то улыбался (его улыбку я чувствовал правым ухом (он шёл справа)); его дыхание стало ровным, а наши шаги размеренными и чёткими, как стрелки часов – тик-так, тик-так. На это потребовалось некоторое время, время релаксации, равное трём периодам, но это не важно. Важно другое: рассвета так и не наступило – вопреки уверению моего спутника. И только я об этом хотел сказать, как он уже опередил меня:
–Нам надо идти быстрее, а то здесь никогда не будет рассвета.

По доброй привычке быть учтивым я согласился с ним, но не понял его. Моё смущение было тут же замечено, и он поторопился всё объяснить. Поправив шапку, он открыл рот, но «а» сказал я: –А! Я всё понял. На этот раз действительно всё ясно. Дело в том, что… он уже ушёл вперёд и мне надо его догонять.

Когда я привык к новому ритму ходьбы, мои мысли стали поспевать за моей головой.
–А где же все люди? – задал я давно волновав- ший меня вопрос и повернулся к нему. Его лицо изображало сомнение профессора, который не был уве- рен, что сразу сможет объяснить студенту суть вопроса. Наконец он всё-таки решился:
–Можно сказать, что там же, где и рассвет.
–А мы?
–Но ведь ты же имел в виду остальных?

«Как странно, – подумалось мне, – мы едва знакомы, а он уже говорит мне «ты». Это обстоятельст- во нисколько не уязвило моё самолюбие и не покоробило меня, но всё же я несколько смутился и про- должал более сдержанно, не так приветливо, как сначала, хотя это изменение, как мне казалось, как я надеялся, не было заметно:
–Да, но…
–Можно считать, что их и нет сейчас вовсе, потому что в данный момент они не совсем люди. Вер- нее, конечно, люди, но каждый из них в отдельности
– не совсем человек.

Я почувствовал опять холод, – возможно оттого, что я опять стоял на месте. И от этого опять не думалось, чужие мысли давались с трудом. Зачем они, если и со своими-то холодно?
–Ну а снег? Откуда он взялся? – спросил я, должно быть, с вызовом. Мне стало стыдно, и я нахмурился.
–Неужели вы всё ещё не понимаете? – осторожно, но с укором проговорил он. – Ну так посмотрите же! – и я посмотрел ему прямо в глаза. Ветер дул не сильно, но и этого было достаточно, чтобы желать уклониться от него: на открытых глазах тут же появлялись колючие слезинки. Его рука указывала куда-то мне за спину. Что там? Холм? Ну да, холм. Обычный холм, покрытый снегом, каких здесь было довольно много. Некоторые чуть шире, некоторые чуть круче и выше. Ну и что? На самом деле он указывал не на этот холм, да и не на холм вовсе. Он указывал туда. Но что там такого? Вроде ничего необычного. Но ведь он что-то хотел показать? И я стал присматриваться.

Я уже привык к темноте и мог видеть деревья, стоявшие недалеко от дороги и скованные холодом и дремотой. Снежинки, медленно спускающиеся на них, были вполне различимы,– полная луна, совсем белая на абсолютно чистом чёрном небе, не давала скрыться их медленному – если тишь – или суетливому – если ветер – кружению. Впрочем, их было не очень много, и я не стал останавливать на них внимание. Холмы, о которых я уже говорил и которые теперь я разглядывал более тщательно, так ничего и не обнаружили: пушистость, плавность, первозданная чистота тонкого снежного покрова. А кроме них – только звёзды на безоблачном небе, да опушка обеззубренного тем же снегом леса где-то совсем вдалеке. Что же он имел в виду? Может быть, всё сразу? Ну конечно! Он хотел мне напомнить про красоту и безмятежность, про бесконечность и покой. Про пустоту. Про одиночество. Что-то совсем стало холодно. И куда он делся? Ах, да, он там, за спиной, за пределами видимости. Он не сможет пробраться сквозь бесконечность. Ничто не сможет пробраться…

–Эй! – вдруг услышал я прямо над своим ухом чей-то голос. Чей-то? Это же мой спутник. Как я мог про него забыть? Он очень взволнован. Или напуган. Трясёт меня за плечи. Стоит он почему-то передо мной. Что ему нужно? Ему что-то нужно. Ухо!.. Ноющая боль. Словно кто-то горячей ладонью плавит ледяной орнамент на замёрзшем, заиндевелом стекле. Теперь он держит меня прямо за шею, за лицо и за щёки, а я не могу пошевелиться. Жжение. Как после оплеухи. Это уже было? Не... Но постепенно боль утихает, сменяясь приятным, нежным, добрым теплом. Я его слышу. Он что-то говорит. Но слов я разобрать не могу.
–Ну наконец-то! – говорит он с облегчением. – А я-то уж подумал, что и ты тоже.
–Тоже?
–Ты всё ещё не понимаешь?
–Не совсем.
–По крайней мере, теперь ты искренен. И ты оттаял и можешь со мной говорить, а значит, сможешь и понять.
–Ну, теперь-то ты понял? – продолжает он после недолгой паузы. – Помрачнел – значит, понял, – протянул он, лукаво улыбаясь.
–Но неужели все? И неужели всего лишь из-за недоверия?
–Всего лишь? – и его лукавая улыбка стала просто невыносимой. Я рассмеялся, махнул рукой, он похлопал меня по плечу, и мы пошли дальше. Вдали, на горизонте нас уже ждало солнце.